«Траектория блуждающих» Аскара Мукаева и Исаака Мустопуло

Синопсис научно-фантастического романа для подростков Аскара Мукаева и Исаака Мустопуло «Траектория блуждающих»

В недалеком будущем английский генетик Дэвид Спенсер, сотрудник Международной организации по хранению ядерных арсеналов в Казахстане, разрабатывает геном бактерии Эдит, питающейся исключительно ядерными отходами. Это открытие может отправить в Лету ядерную энергетику и все связанные с ней опасности. Спенсер погибает, сражённый собственным детищем. Под подозрение попадает руководитель организации физик-ядерщик и астрофизик Ларри Грант, в свободное время занимающийся решением проблемы совместимости теории относительности и квантовой механики. После того как Ларри продвигается дальше физиков, стремившихся открыть Теорию Всего и вплотную подступает к загадкам науки, которым больше ста лет, следствию становится ясно, что хобби Гранта напрямую связано с чередой смертей ученых, последовавших после гибели Спенсера. Что это? Зависть коллег из научного сообщества? Происки террористов? Игра разведок? Друг Гранта философ Габриэль Кортес пытается помочь ему, но в поиске ответов он сталкивается с представителями инопланетной цивилизации, давно и методично наблюдающими за достижениями земной науки. В чем мы можем превосходить цивилизацию, вырвавшуюся в космос раньше нас? Чем привлек их вид Homo sapiens, какие опасности это несет человечеству? Философ Кортес стремится ответить на эти непростые вопросы бытия. 

1 глава

Все, что ни делается, - к лучшему

Господь не только играет в кости, 

но к тому же порой забрасывает их туда,

 где мы не можем их не увидеть

Стивен Хокинг

Когда все было закончено, Крайос занес над все еще спящим Джоном телепортационный прибор и нажал на кнопку, на которую заранее показал Джон. Он должен был появиться на Антиземле в определенный, рассчитанный им, момент времени и заменить Антиджона, ведь теперь они оба состоят из античастиц, а антиматерия не терпит веществ из абсолютно одинаковых антипротонов, антинейтронов и позитронов. Кто-то из них исчезнет. Если повезет, Джон из утерянной временной линии обретет новую жизнь. Но лишь в том случае, если гипотеза верна. 

***

Вслед за звонком, напоминающим шумно говорившим студентам о начале занятия, последовала длинная лекция профессора Габриэля Кортеса. Все уселись за парты и принялись слушать. Кортес говорил много, с душой и знанием дела, изредка вглядываясь в сонные лица юных людей. Лекция профессора философии касалась истории мезоамериканских народов, вернее, самых истоков их истории, чей неспешный ход был прерван вторжением чужеземцев.

 Большие окна с висящими на них жалюзи делали аудиторию просторной и светлой. Стены, имевшие бледно-зеленый цвет, были украшены портретами великих философов в ярких рамках. На подоконниках и шкафах стояли живые цветы, а в большом горшке прямо на полу, рядом со шкафами, красовалась высоченная пальма.

- Ну, мои дорогие друзья, сегодня мы поговорим о философии майя. У них не было науки в привычном для нас понимании. Причудливым образом она была переплетена с религией и нумерологией. Из тысяч книг майя до нас дошли только четыре, и все они имеют религиозное содержание. “Дрезденский кодекс”, “Кодекс Гролье”, “Мадридский кодекс”, “Парижский кодекс”. Четыре книги, написанные на аматле, аналоге папируса и пергамента, материалом для которого послужило южноамериканское растение амате. Но тем не менее сегодня мы имеем пусть приблизительное, но верное представление об их философии. Чтобы вам стала понятна глубина философии майя, достаточно сказать, что, например, нуль для них был не пустотой, а началом нового, ведь он изображался в виде раковины. Известно, что улитки рождаются с раковиной, которая растет вместе с ними. В этой связи ясно, почему для изображения нуля использовался именно наружный скелет моллюска. 

- Профессор, - произнесла, подняв руку, студентка Паулина, которую Габриэль Кортес называл «жемчужиной второго курса», – если позволите, я расскажу легенду, которая демонстрирует самобытность представлений майя.

Паулина, высокая рыжеволосая девушка с зелеными глазами, любила обращать на себя внимание. Когда она говорила, все, кто присутствовал рядом, замолкали, приготовившись внимать каждому ее слову.

Кортес сделал еле заметный кивок в знак согласия.

- Один индеец всю жизнь хотел стать счастливым. За помощью он пришел к филину, у которого в тот час гостили орел, ягуар, пампасный олень, лис, белка, оцелот, змея и соловей. Животные решили одарить человека всем, чем обладали они сами. Орел дал человеку красоту, ягуар – силу, лис – хитрость, белка – ловкость, оцелот – острое зрение. Змея научила человека отличать целебные травы от вредных. А соловей пообещал предупреждать о ливнях и бурях звуками своей песни. Человек ушел. Он пользовался дарами зверей, но счастья они ему не принесли. Звери же очень скоро пожалели, что сделали человека могущественным. Ибо такое сочетание страшит и повергает в ужас: могущественный и несчастный. 

- Или еще один пример, - подхватил струю разговора студент Адамс, полный юноша с шевелюрой на голове, - профессор Кортес, наверняка, читал стихи ацтеков. Они чем-то напоминают японскую поэзию. Помню такое стихотворение: 

«В сердце рождаются и прорастают

 Из плоти нашей цветы. 

Если иным и дано раскрыться, 

То лишь затем, чтобы увянуть вскоре».

- Точиуицин Сакатимальцин, «ткущий узоры», как он себя называл. Вот какой душой обладали мезоамериканцы, - сказал, улыбаясь, Кортес, - какая трагедия показана в этих небольших четырех строках, вечная трагедия человеческой души, могущественной, но несчастной.

- Профессор, можно еще? - поднял руку Джереми, студент, приехавший из Калифорнии. Худощавый Джереми, хорошо игравший в баскетбол, не славился развитым интеллектом, но Кортес, зная, что первые впечатления могут быть обманчивыми, приложил массу усилий, чтобы все таланты Джереми расцвели пышными цветами. - Я читал поэта Несауалькойотля. Он не был ни ацтеком, ни майя, я забыл, к какому народу он относился…

- Акольхуа, - подсказал Кортес, - союзники ацтеков.

- Да, наверно... Я не очень хорошо знаю историю мезоамериканских народов, профессор Кортес… Но я помню его стихи, они мне очень понравились.

«Нефритовые бусы

Рассыплются когда-то,

И золото исчезнет,

Исчезнет как вода.

Перо квезаля ломкое,

Так тонко, так воздушно.

Нет, небо, я не верю,

Что мир не навсегда».

- Замечательно, Джереми. Как я рад, что ты оценил красоту мезоамериканской поэзии. Западная культура величественней, это показала история. И во времена зарождения мезоамериканской цивилизации в Евразии уже были шумерская, греческая, египетская культуры. Цивилизация мезоамериканцев проиграла военное сражение, уступив место евразийской, но даже по дошедшим до нас фрагментам рукописей тамошних писателей, крупицам растерянных алмазов, видно, что их культура глубже западной. Появившись на три тысячи лет позже шумеров, в первом тысячелетии до нашей эры, - говорил живо, сверкая глазами, Кортес, - отцы месоамериканской цивилизации ольмеки, шумеры Нового Света, дали древней Америке истоки письменности, урбанизации, мифологии, астрономии и литературы. Только представьте себе, когда в Иудее родился Иисус, в это же время в Мезоамерике строились первые города и пробовали перо ранние писатели Нового Света. Да, они отставали от евразийских народов на тысячу лет, а может и больше, ведь Иерихон уже тогда считался древним городом, а до Гомера так и не дорос ни один мезоамериканский поэт. Но будем справедливы, не имея перед собой пример для подражания, ольмеки двигались вперед семимильными шагами. Рождению шумерской цивилизации способствовали плодородие почвы, удобной для земледелия и скотоводства, богатые залежи меди и засухи, в борьбе с которыми шумеры приобретали высокую цивилизованность. Культура ольмеков рождалась в сходных условиях. Плодородие почв, создаваемое приливами реки Коацакоалькос, Тигра мезоамериканцев, растения, способные давать нужные для жизни витамины, залежи меди, которая здесь применялась меньше, чем в Старом Свете, все эти факторы обусловили возникновение мезоамериканской цивилизации. Да, мои дорогие друзья, той самой цивилизации, что подарила нам прекрасную поэзию и философские трактаты, достойные пера Аристотеля.

- Профессор Кортес, - сказала Паулина, - извините, что перебиваю, но я вспомнила, что инки раньше Эйнштейна, Минковского и Пуанкаре додумались до гипотезы пространственно-временного континуума. Они называли его «пача» и считали, что пространство-время бесконечно. Когда испанские священники говорили им о скором конце света, инки отвечали: «Пача не может иметь конца».

- Великолепно, Паулина. - сказал, хлопая в ладоши, Габриэль Кортес. - И разве можно после всего этого говорить, что у мезоамериканцев отсталая культура?

Получив в ответ восторженные аплодисменты второкурсников, Кортес продолжил знакомить студентов с достижениями южноамериканцев. Студенты, любившие живые лекции Кортеса, усердно записывали самые важные фрагменты в свои тетради. 

- На сегодня лекция закончена. К следующему занятию прочитайте труд Диего Лопаса Когольюдо «История Юкатана». Жду эссе о философии и поэзии майя, не менее пяти страниц. На сегодня всё. - Габриэль обычным жестом закончил лекцию и собрал свои учебники в сумку. В лекционной поднялся шум. Сто двадцать студентов, целый поток второкурсников, будущих философов, с шумом вышли из светлой аудитории. Полтора часа занятий утомили не только студентов, но и самого Габриэля. Каждая лекция давалась ему все труднее. В голосе преподавателя уже не было той былой энергии, которой он завораживал толпу молодых студентов и магическим способом заставлял их себя слушать. Так было до недавнего происшествия. Габриэль собрал свои вещи и тоже направился к выходу. 

 Смуглый, темноволосый, большеглазый, с прямым носом, Габриэль Диаз Кортес ничем не отличался от чистокровных родовитых потомков знатных испанцев, наводнивших Южную Америку при Кортесе и Писарро, никогда не смешивавшихся с индейцами и африканцами и передавших многим современным мексиканцам, колумбийцам, кубинцам, перуанцам чисто испанскую внешность.

Очередной скучный и однообразный день позади. Хотя солнце было в зените, ветер дул со стороны парка, приносил свежий воздух; кругом были зеленые лужайки, с аккуратно подстриженными кустарниками, каждый угол кампуса украшен необычными композициями из кустов и цветов. В кампусе Корнельского университета города Итака в штате Нью-Йорк кипела жизнь. Все куда-то спешили. Некоторые вышли на пробежку, кто-то разминался на спортивной площадке. На лестничной площадке у входа в библиотеку пятеро студентов напевали песни в стиле ″А капелла″. Все казались такими жизнерадостными, все, кроме Габриэля. Он фактически не замечал всю эту красоту, которая его окружала.

Кампус располагался в долине Пальчиковых озер, на Восточном Холме, оттуда взору был открыт потрясающий вид на окрестности, в том числе на озеро Кэйюге. Реки двух каньонов — Фолл-Крик-Джордж и Каскадилла-Дордж, - находились на границе кампуса.

- Добрый день, профессор Диаз! Как прошли ваши занятия? - спросил студент Джон, проходивший мимо Габриэля. Выглядел он сегодня странно, к тому же прогулял лекцию Кортеса.

- Спасибо, неплохо. - фальшиво улыбнувшись, ответил Габриэль, - А где Вы сегодня были, молодой человек? Почему не присутствовали на лекции?

- Я… - замялся Джон, невысокий юноша лет двадцати в очках, с неизменно болезненным видом, - Я вчера был в гостях и приехал поздно. Так что не смог вовремя проснуться.

- Бедный! И родители не разбудили?

Джон отрицательно помотал головой.

- Ну, так вот, молодой человек. Принесете в деканат объяснительную, иначе не допущу к зачету. 

Джон подумал: «Господи, я попал не в тот момент своей жизни». Кортес кивнул головой студенту и пошел дальше по тротуарной дорожке. Он направлялся в кофейню. Четверг Габриэля - это последний рабочий день; после же он не знал, что ему делать. Целых три дня выходных, которые ему предстоит на что-то потратить, казались для него мучительным бременем. И это его раздражало.

- Пятница, напьюсь. Так, суббота, суббота, поболит голова... Выйду на улицу... - вслух рассуждал Габриэль.

- А в воскресенье? - женский голос, прозвучавший позади, заставил Габриэля не только испугаться, но и резко обернуться.

- Боже, Аманда, так до инфаркта можешь довести!

- И тебе тоже добрый день! Так что там в воскресенье?

 Аманда улыбалась и внимательно взирала в бегающие глаза Габриэля, который не знал куда смотреть. Аманда была среднего возраста. Ее рыжие кудрявые волосы спадали до плеч. Легкая летняя рубашка, белые джинсы-слим, стильные туфли телесного цвета; она была учителем истории, что не мешало ей выглядеть как дизайнер-стилист. И это сбивало с толку Габриэля. Он не знал, смотреть ли на груди Аманды, которые виднелись из-за глубокого выреза ее рубашки или на ровные, накаченные утренними пробежками ноги, но только не в её голубые, как два океана, глаза, отдававшие искрами, словно сверлившие собеседника насквозь.

- Я ещё не решил, что в воскресенье, в конце концов, можно пойти и утопиться. 

Это прозвучало без всяких эмоций.

- Утопиться, как и в прошлое воскресенье? На этот раз не забудь взять с собой телефон. Ты не пришел в прошлый раз в бар, мы ждали тебя.

“Ты ждала, Аманда, остальным на меня наплевать.”

- Да? Я забыл, прости, дома был бардак, я прибирался.

- Габриэль! 

Они перестали идти. Аманда взяла его за локоть.

 Двое студентов, проходившие мимо, захихикали, увидев их вдвоем.

 - Хватит уже! Пора жить дальше. Ты ее не вернешь. 

Это прозвучало как приговор.

- Откуда ты знаешь, Аманда? Позволь самому разобраться.

- Она хоть раз тебе позвонила за последние два года? 

Этим вопросом Аманда загнала его в угол. Удивленные глаза Кортеса выдали его. Габриэль не умел скрывать своих эмоций.

- Ты что, прослушиваешь мой телефон? Это незаконно.

- Почему ты избегаешь меня? Постоянно пропадаешь на выходные. А в понедельник на тебя просто жалко смотреть, ты выглядишь ужасно.

- Спасибо, теперь мне стало еще лучше... И я...

- Габриэль! Я хочу помочь. Жизнь продолжается…

- Мне надо идти, Аманда, прости.

Габриэль передумал идти в кофейню и поспешил домой, туда, где его никто не ждал. Войдя домой, он принял душ. Переоделся и, взяв из холодильника бутылку пива, постоял у окна. Наблюдал за облаками, уходящими куда-то на восток. “Восток! Там, наверное, невероятно красиво!” Он и не заметил, как стемнело.

Внезапно его взгляд упал на висевшую на стене картину сюрреалиста Сальвадора Дали “Распятие или гиперкубическое тело”. Иисус висел на развертке тессеракта или, как его еще называют, гиперкубического тела. Голова его была запрокинута назад, ноги натянуты словно струны, грудь выгнута, все мышцы тела предельно напряжены. Он пригвожден к развертке небольшими трехмерными кубиками. “Почему не крест, а именно развертка четырехмерной фигуры?” - подумал Кортес. Наверно, потому что Иисус не просто распят в определенный момент человеческой истории на куске дерева, имеющего свойство гнить, распят в образе человека, рано или поздно обращающегося в прах и служащего потом удобрением для цветов и деревьев. Иисус распят вне времени и пространства, его распинали, распинают и вечно будут подвергать распятию. Он распят на поверхности материи пространственно-временного континуума. Крест библейского Иисуса, вернее перекладина, изготовленная в месяц нисан в Иерусалиме тридцать третьего года нашей эры, был трехмерным, включал в себя три измерения - длину, ширину, высоту. Крест Иисуса в трактовке Сальвадора Дали – развертка четырехмерного тессеракта, здесь к трем измерениям добавляется четвертое - время. Иисус не просто человек. И не потому, что он пророк, как сказали бы мусульмане, не потому, что он Бог, как считают христиане, или Мессия, не принятый и не узнанный евреями, а потому, что Христос воплощает бесконечные страдания человечества. Человечество продолжает распинать себя. Разделяя людей на нации, конфессии, социальные классы, устанавливая ложные различия, создавая иллюзию превосходства одних над другими, человечество веками провоцировало направленные против себя религиозные войны, крестовые походы, джихады, межнациональные конфликты, революции. На самом деле неважно, какой веры, цвета кожи, политических предпочтений стоящий перед тобой человек, ест ли он на завтрак свинину, имеет ли сбережения на депозите, слушает ли Сами Юсуфа, говорит ли он на иврите, важно другое – живет ли этот человек в соответствии с категорическим императивом? Потому что если он поступает с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с ним, значит, его поступки обрамлены светом, ведь никто не захочет, чтобы с ним поступали плохо. Иисус раньше Канта, но позже Сократа принес человечеству категорический императив. Вся его заповедь сводится к формуле Канта. Все, что творилось последователями Иисуса от имени Иисуса не имело к его мировоззрению никакого отношения.

“Габриэль! Я хочу помочь. Жизнь продолжается…” - слова Аманды все еще звенели в его ушах. Она была права, но Кортес не знал, что ему делать. Его уже все достало. “Сегодня поставлю точку”. Он закончил с пивом и проверил свои счета, покупки и кредитные карточки.

“Не хватало еще, чтоб я кому-то остался должен!” С его финансами был полный порядок. Дом чист. Даже в стиральной машине не было грязного белья. В зале, на удивление самого Габриэля, уютно и чисто.

Габриэль включил на ноутбуке хоральную прелюдию фа-минор Иоганна Себастьяна Баха, впервые услышанную им в фильме Тарковского “Солярис”. Прелюдия была частью самой совершенной композиции Баха “Страсти по Матфею”. Бах был убежденным христианином и писал самоотверженно, долго, со страстью. Интересно, подумал Кортес, если бы Иисус был богом, он наверняка был бы Солярисом, богом во младенчестве. Подумав так, Кортес посмотрел на часы. Полпервого ночи. Он не пил и не мог заснуть. Габриэль взял трубку и хотел позвонить Аманде, чтобы напоследок услышать ее голос.

Сальвадор Дали. Распятие или Гиперкубическое тело. 1954 год. Каталония.

“Хоть кому-то я не безразличен. Она всегда за мной бегала”. Он набрал номер ее телефона и его сердце колотилось.

- Алло! - только сейчас Габриэль обратил внимание на то, что у нее звонкий и красивый голос. Он дышал в трубку и молчал в нерешительности.

- Алло? Кто это?

“Почему мы с ней были вместе только единожды? Она, наверное, была бы не против, если бы мы еще раз…”

- Аманда, это я. - наконец выдавил он дрожащим голосом.

-Габриэль? Привет. Как ты? Что-то случилось? - в голосе Аманды чувствовалась забота и любовь.

Габриэль стоял у окна перед журнальным столом. Ему было неловко за то, что он ее разбудил.

- Нет, все хорошо, просто… - На столе лежали ручка, белый чистый лист бумаги и пистолет. - Я просто хотел тебе сказать спасибо, ты вчера хотела мне помочь.

- Габриэль, ты в порядке? Хочешь, я приду?

- Я, я только сейчас заметил, что ты, ты такая… - он не сказал про ее красивый голос, испугался реакции, и его взгляд упал на уже заряженный пистолет, который стоил ему немалых денег. - Прости, просто мне нужно было время, чтобы всё обдумать. 

- Я понимаю, понимаю. Габриэль, я могу прийти, мы отлично проведем время: выпьем вина, вместе позавтракаем. Конечно, если хочешь.

“Неплохая идея, а что потом? Черт возьми, Аманда! Что ты делаешь со мной?! Надо бросать трубку, пока я не передумал.”

- Э-э-м…. Я тебе перезвоню.

- Габриэль?

Кортес бросил трубку. Он сел на стул, взял ручку и написал прощальное письмо, на все это у него ушло минут пять. А вот последние строчки были самыми трудными и заняли около десяти минут:

“Прощай, Сьюзи, будь счастлива со своим новым дружком, жалким существом! Я такой, какой я есть и ничего не могу с этим поделать. Ты украла у меня жизнь! Увидимся в аду!” Он закончил с письмом. Взял в руки пистолет и приставил дуло себе к виску. “Аманду жалко, надо было сблизиться с ней, хоть ей сделал бы приятное.”

Один. “Я буду со своими родителями, и мы будем вместе.” Два. “Пошла ты, Сьюзи. Ты еще пожалеешь, что ушла от меня.” Три… Раздался телефонный звонок. Габриэль повернулся к телефону. “Наверное, Аманда. Пойду к ней, попрощаюсь. В конце концов, что я теряю?”

Но это оказалась не Аманда. Голос, прозвучавший после автоответчика, был мужским.

- Габриэль, дружище! Как ты? Это Ларри! Ты еще не сгнил в этой дыре, в Итаке? Слышал, что тебя бросила Сьюзи, я всегда говорил тебе, что эта женщина тебя не достойна. Дай угадаю, ты ходишь только на занятия и домой, пьешь дешевое пиво, как обычно, и вечером чистишь свои лакированные туфли. А на выходных тебя посещают мысли о самоубийстве, я прав?

“Неужели я такой предсказуемый, и меня все читают как открытую книгу?” Под влиянием этих мыслей Габриэль почувствовал себя жалким и еще больше возненавидел свою сущность.

- Если ты решился, то не стану тебя останавливать. Делай это и передавай привет Иисусу. Я знаю, что ты упрямый как осел, но еще я знаю, что ты всегда хотел на Восток, стремился увидеть Азию своими глазами. Я знаю, что ты всегда любил свою работу. Так вот, если ты еще жив, хочу напоследок тебе сказать, что я в Казахстане, в сердце Средней Азии, и тут для тебя есть работенка. Здесь тебе должно понравиться, и еще, тут пиво намного лучше, чем в твоем холодильнике. Мой телефон ты знаешь, у меня включен роуминг, так что жду твоего звонка. Ты мне здесь нужен, Габриэль. Пока. 

Прозвучали гудки и телефон замолк.

“Ты мне здесь нужен, Габриэль.” - эти слова произвели впечатление на Габриэля.

Он опустил пистолет. И сидел неподвижно на стуле, некоторое время. За окном была ночь. Время - час ночи. “Какого черта Ларри звонит мне так поздно?” - подумал Габриэль. В его голове прокручивались слова, сказанные Ларри: “Работенка”, “ хорошее пиво”, “Средняя Азия”, “Казахстан”. Где это?

Он включил свой ноутбук. Узнав, в какой стране сейчас Ларри, Кортес понял, что разница во времени с Казахстаном двенадцать часов. И у Ларри день в самом разгаре.

Габриэль, уставший от своей дикой и однообразной жизни, долго смотрел на фотографии в «Гугле», изображавшие Казахстан.

“Как тебя туда занесло, Ларри?” Немного подумав, он набрал телефон Аманды.

- Алло!

-Это Габриэль, извини, что беспокою во второй раз за ночь.

- Ничего страшного, я все равно еще не сплю. Ты придешь или мне прийти?

- Приходи. Проведем отлично время, как ты и предложила, если все еще в силе… - осторожно проговорил Габриэль.

- В силе… - Аманда явно завелась и ответила игриво.

- Будем вдвоем напоследок.

- Напоследок? В каком смысле? - Аманда не на шутку удивилась.

- Я уезжаю в Казахстан… 

***

 Над Теночтитланом вставало багровое, словно окровавленное, солнце. То была кровь с жертвенных костров, похоронивших в своем пламени души рабов-тласкаланцев, перемешанная с кровью убитых испанцами ацтеков. Царственный Кортес, вдохнув пахнущий едким дымом воздух, лениво осмотрел тела застреленных вчера сподвижников Монтесумы и, еле слышно насвистывая какую-то песню, которую слышал еще ребенком в Медельине, пошел навстречу страшному, залитому пугающими красками, рассвету. 

 Он шел мимо бездыханных тел, покрытых запекшейся кровью, шагал вдоль виселиц, на которых беспомощно повисли приговоренные к смерти непокорные ацтеки.

 Внезапно из груды мертвых тел выбрался вооруженный топором индеец. С дикими воплями набросился он на Кортеса, стоявшего спиной к нему, но тот успел обернуться и нанести предупреждающий удар. Индеец упал словно подкошенный. 

 То был всего лишь сон Габриэля Кортеса, однофамильца знаменитого конкистадора. Этот сон беспокоил его столько лет, сколько он себя помнил. Сходство фамилий и наличие в родословной гонителей индейцев отравляло Габриэлю жизнь, давило на его подсознание.

 Вот сейчас он, очнувшись в холодном поту, огляделся и увидел в соседнем кресле самолета мирно спавшего пассажира с крупным и широким лицом, желто-коричневого цвета. Это был его приятель Рамон Сааведра, также направлявшийся в Астану.

«Рамон, кстати, индеец», - подумал Габриэль и невольно содрогнулся. Нет, он не был расистом, напротив, Кортес считал себя гражданином Земли и одинаково хорошо относился ко всем нациям и расам. Его всю жизнь преследовал комплекс вины перед коренным населением Америки. Один и тот же сон, в котором жестокий Кортес идет по окровавленному Теночтитлану и подвергается нападению коренного жителя, периодически посещал Габриэля, вторгаясь в глубины сокрытого.

 Габриэль подумал о долге латиноамериканской и североамериканской цивилизаций перед майя, инками, ацтеками, народами, которые во многом превосходили вторгшихся на континент европейцев. Пока города средневековой Европы утопали в грязи и антисанитарии, а миллионы людей, и знатных, и простолюдинов, умирали от чумы и оспы, в это же самое время города ацтеков могли удивить любого просвещенного испанца или француза развитой инфраструктурой, сетью парков и садов, канализацией и налаженной бюрократической системой. Ацтекские сборщики налогов производили точные вычисления с необычайной скрупулезностью, а управленцы местного императора – тлотоани – с такой же дотошностью документировали каждую деталь: исторические события, количество рабов, приказы правителя. 

 Человечество веками истребляет себя, падая в пропасть, вырытую самим собой. Если бы Землю посетили представители инопланетных цивилизаций, они бы ужаснулись, увидев уровень человечества – обладая технологиями и развитым мышлением, мы продолжаем оставаться дикарями в нравственном смысле. Землю потрясают выстрелы в Сирии, Афганистане, Ливии, реки лжи льются с трибун ООН, большая часть населения земного шара задыхается в нищете и невежестве. И мир продолжает умирать, истребляя всё живое и мыслящее, не давая себе шанса на завтрашний день.

Размышления Габриэля были прерваны возгласом проснувшегося индейца:

- Мадонна, мы уже над Атлантикой!

 Рамон Сааведра жил в Мехико, а в Итаке работал психологом. В Нур-Султан он ехал с рабочей поездкой. В его генеалогическом древе было примерно одинаковое количество индейских и испанских имен, но считал он себя именно индейцем, потомком тласкаланцев. Этот народ заключил договор с Кортесом и помог ему завоевать Теночтитлан. Кортес не забыл об услуге тласкаланцев и сделал их самой привилегированной нацией в Южной Америке. До сих пор в Мексике проживает огромное количество потомков тласкаланцев.

 Беседуя с Рамоном, Габриэль старался не касаться индейской темы, однако Рамон постоянно вспоминал о своих предках, пересказывая известные Габриэлю исторические сведения о завоевании Америки. Рамон смешно жестикулировал и улыбался, словно рассказывал анекдот. Чувствовалось его увлечение историей.

 Габриэль имел несколько меньший рост, чем Рамон, примерно сто шестьдесят сантиметров. В движениях его чувствовалась присущая людям с флегматическим темпераментом медлительность, доходящая порой до рассеянности. Как выяснилось в ходе беседы, именно природная неповоротливость сыграла роковую роль в семейной жизни Габриэля. 

 Рамон знал, что Габриэль развелся с женой три года назад. Он попросил приятеля рассказать об этом подробнее.

- Нам обоим тогда было по тридцать лет. - неспешно говорил Кортес. - Она представляла собой полную противоположность моему естеству. Я всегда сосредоточен на своей работе – с двадцати пяти лет преподаю философию в Корнельском университете, – и не привык отвлекаться на посторонние вещи. Из-за этого меня считают рассеянным и не приспособленным в быту, а некоторые даже полагают, что мистер Габриэль Кортес не от мира сего. Но я ведь всего-навсего увлеченный своим делом человек. Однако моя жена так не считала. В конце концов, нам пришлось расстаться. Она не принимала моих взглядов, никогда не интересовалась моей философской концепцией. В итоге, не найдя общих точек соприкосновения, мы разошлись в разные стороны.

«Так о чувствах и разрывах не говорят, - подумал Рамон, - сухо, без эмоций. Переболело все в нем, это же очевидно. Потому и говорит беспристрастно, будто не о себе рассказывает»

- Ты чрезвычайно интересный человек, которому не откажешь в интеллекте, начитанности и самостоятельности мышления. – сказал вслух Рамон. Он говорил осторожно, с тактом профессионального психолога. - Но смею заметить, твоя отстраненность от быта, от людей вообще, со временем будет еще больше погружать тебя в паутину, созданную твоей увлечённостью философией. Даже великий Эйнштейн успевал помимо работы над Теорией Относительности ухаживать за сонмом дам и делать успехи в музыке - с шести лет он играл на скрипке и до конца жизни оставался верен ей. 

- Философия не является единственным моим занятием. По воскресеньям я плаваю в бассейне.

- Но это же, извини за мое невольное вмешательство в твою личную жизнь, имеет прямое отношение к твоей любви к философии. В бассейне ты расслабляешься, медитируешь, а значит, неосознанно продолжаешь размышлять о Вселенной, гармонии, концепциях и категориях. Вспомни Архимеда, ведь именно в ванне он открыл свой знаменитый закон. Я говорю совсем о другом. Человек должен быть многогранным, как платоново тело. Кроме узости интересов, я вижу в тебе нелюбовь к человечеству.

- Нет, не совсем верно. Я смотрю на путь человечества с пессимизмом. Человек всю свою историю был занят уничтожением и порабощением себе подобных, а также служением желтому металлу, ради которого были пролиты реки крови. Увы, мы вряд ли когда-нибудь станем совершенными и равными друг другу существами, как об этом мечтали Томмазо Кампанелла и Томас Мор, Иван Ефремов и Че Гевара, Эрих Фромм и мать Тереза. Все потому, что мы к этому не стремимся, не развиваемся духовно, не тянемся к свету, не делаем усилие, не преодолеваем власть нафса, завладевшего натурой каждого из нас.

- Я вижу, что оказался прав: ты действительно недооцениваешь человечество. На самом деле, все не так уж плохо. Мы изменились, перестали жечь еретиков на кострах и есть людей в ритуальных целях, как это делали твои благородные ацтеки. Мир стал другим. Посмотри вокруг, взгляни на пассажиров, потомков инквизиторов и дикарей, и ты увидишь, как непохожи они на тех, с кем их связывает родство. Там, в Нур-Султане, я покажу тебе Дворец Мира и Согласия, сооруженный в форме пирамиды. Там, и нигде больше, ты бы увидел, как люди разных наций и рас собираются вместе, в галереях, в конференц-залах, чтобы узреть истинное единение людей всех исповеданий, национальностей, рас и взглядов, порой диаметрально противоположных, но с одним сердцем, с одним, объединяющим их, огоньком в глазах. Там, в зале «Колыбель», ты увидишь сто тридцать голубей, символизирующих все народы, проживающие в Казахстане. Казахстан – молодое государство. Такие страны способны показать алчному, погрязшему в погоне за прибылью западному миру, каким путем нужно идти, в каком направлении должно двигаться зрелое, повзрослевшее человечество.

- Я знаю о Казахстане очень многое, по рассказам моего друга Ларри Гранта. Это действительно самобытная и развитая страна, молодая, но перспективная. Мой друг работает в Международной организации по хранению ядерных арсеналов в Казахстане. Он физик с мировым именем и твоя фраза про многогранность Эйнштейна справедлива и в отношении Ларри. В отличие от меня он успевает все. И о Казахстане Ларри отзывается восторженно…

- Извини, что перебиваю. Организация по хранению ядерных арсеналов? Я не ослышался? Ты про банк ядерного оружия в Усть-Каменогорске? Я слышал о нем. Его хотели создать еще в начале двухтысячных и вот, наконец, судя, по твоим словам, открыли. Я давно не следил за новостями. Продолжай.

- Ларри предложил мне приехать в Казахстан на постоянное место жительства, ввиду того, что в Назарбаевском Университете открылась вакантная должность. Он давно звал меня. Ларри нравится Казахстан, но он чувствует себя одиноким в новой для него стране, к тому же ему не хватает близкого человека, ведь мы с Ларри друзья детства. Я легко согласился, заключил договор с университетом и полетел навстречу Неизведанному.

- Близкий друг - еще не причина для кардинальных перемен в жизни. Что послужило стимулом для того, чтобы ты изменил устоявшийся порядок вещей? Ты очень давно преподаешь в Корнельском университете. У тебя есть любимые студенты, в стенах альма-матер тебе вполне комфортно. И вот ты решаешь уехать в незнакомую страну. Должна быть веская причина для такого неординарного поступка.

- Она, безусловно, есть. В последнее время, после развода с женой и участившихся сеансов одного и того же сна, преследующего меня чуть ли не с пеленок, я испытывал духовный кризис. Как философу, мне интересна культура и мифология южноамериканских индейцев. Я чувствую угрызения совести из-за нашей кровавой истории, истории поработителей и убийц. Я чуть не сошел с ума, анализируя греховную хронологию человечества, не способного прийти к искуплению. И когда Ларри пригласил меня в Казахстан, я ухватился за его предложение, как утопающий хватается за соломинку, словно это может спасти его. Поездка в Казахстан – глоток воздуха, поиск ответа на главный вопрос моей жизни. Интуитивно я чувствую, что только в Казахстане обрету себя, выйду на верную тропу, найду правильную траекторию.

- Если ты не поверишь в человечество, ни одна поездка не сможет поставить точку в твоем блуждании. Тебе необходимо поверить в того самого человека, который может полностью уничтожить вирус оспы, оставив его штаммы лишь в двух лабораториях мира, в того самого человека, который может победить Гитлера и спасти мир от господства извергов, экспериментирующих с людьми посредством газовых камер, в того самого человека, который способен написать “Маленького принца” и “Пикник на обочине”, снять “Хатико” и “Солярис”, человека, способного любить ближнего как самого себя и призывающего к свободе и равенству. Когда ты сможешь увидеть человечество именно таким, только тогда ты сможешь обрести верную траекторию. Подумай об этом на досуге.

 Габриэль не ответил. Слова приятеля глубоко запали в душу Габриэля. Но он предпочел промолчать, уйти в себя. Укрывшись теплым пледом – в самолете заметно похолодало, - Габриэль вновь заснул. В его руках застыла раскрытая записная книжка, в которой Габриэль успел набросать несколько строк экспромта – он был поэтом-любителем. На странице мелким убористым почерком было написано:

Мы с тобою в ответе за всё и за всех,

И за плач гугенотов, католиков смех,

И за пепел костра, где сжигали Джордано,

За ребенка-еврея, кричавшего: «Мама!».

Мы в ответе за боль и за раны людей,

В Сталинграде сломивших господство зверей,

Мы в ответе за кровь Монтесумы и Кинга,

И за смерти рабов в Колизее на ринге.

Мы с тобою в ответе за всё и за всех,

За пролитие крови – допущенный грех,

И за боль Холокоста, за боль геноцида,

И за то, что порою немеет… Фемида.

Тем временем Рамон осмотрелся по сторонам. По узкому проходу, разделяющему пассажиров левого и правого крыла самолета, двигались стюарды с тележками. Рамон не любил обедать в самолете. Он привык к домашней пище, которую готовила ему жена, и даже в рабочие поездки брал запечатанные в фольгу обеды супруги.

 Круглые, напоминающие окна в доме хоббита, любимого персонажа Рамона, иллюминаторы изрядно запотели и очень плохо отражали картину, развернувшуюся за окнами самолета. Рамон провел руками по воздуху, чтобы ощутить воцарившийся в лайнере холод.

Он вспомнил свою первые встречи с Габриэлем. Тогда Габриэль еще был женат. Они с супругой часто ссорились, но не показывали этого на людях, поэтому Рамон ничего не замечал. Габриэль и Рамон познакомились в бассейне, куда Кортес ходил по воскресеньям. Правда, в отличие от Габриэля, Рамон увлекался не только плаванием. По вторникам он качался, по четвергам играл в любительской футбольной команде, а по субботам проводил свободное время на ипподроме. Они познакомились и очень быстро сошлись, хотя, учитывая мизантропию Кортеса, было странно, что Габриэль так быстро сдружился с малознакомым человеком. В выходные дни они семьями выезжали на природу, устраивали ланчи. Рамон любил готовить традиционные мексиканские блюда, особенно чили кон карне со стаутом. Говядину он резал на мелкие кусочки, морковь рубил тонкой соломкой, а сельдерей и красный лук шинковал мелким кубиком. Говядину Рамон покупал заранее. Торговцы часто обманывают, сбывая несвежее мясо. Поэтому Рамон предпочитал ездить на рынок сам. Лук, морковь и сельдерей нужно было тщательно обжарить на подсолнечном масле до легкого золотистого цвета. К овощам, когда они были уже прожарены, добавлялась говядина. Затем Рамон наносил последний штрих: в походную кастрюлю попадали кусочки томата. Всё это тушилось около десяти минут, заливалось пивом и подавалось на разложенное на траве покрывало - импровизированный стол. Кто бы мог подумать, что эти дни безмятежного счастья когда-нибудь закончатся? Не в этом ли счастье? В семейных трапезах, в задушевных беседах с друзьями, в уверенности в том, что завтра будет таким же, как сегодня.

«Да, славное было время. - подумал Рамон. - Будем ли мы с Габриэлем видеться в Нур-Султане?»

Рамон закрыл глаза, но не смог уснуть и попытался отвлечься. Он почему-то вспомнил анекдот о Ходже Насреддине, среднеазиатском шутнике, аналоге европейского балагура Уленшпигеля. Однажды Ходжа Насреддин увидел могилу, на надгробии которой было написано, что такой-то господин прожил на грешной земле три года и добился при этом славы и почета. “Как же мог сей уважаемый покойник обрести славу, если прожил так ничтожно мало?” - спросил вслух удивленный Насреддин. Проходивший мимо прохожий ответил Насреддину: “Этот великий вельможа прожил семьдесят долгих лет, но лишь три из них смог прожить в безмятежном счастье”. Насреддин улыбнулся и сказал: “Тогда на своем надгробии я велю написать золотыми буквами: “Ходжа Насреддин, человек, попавший в могилу сразу из утробы матери”. Мало кто может назвать себя счастливым человеком, а если и может, то счастливых дней при пересчете окажется меньше, чем ему хотелось бы помнить.