Лауреат Букеровской премии Грэм Свифт: «Я не желаю быть инженером человеческих душ: ни в жизни, ни в литературе»

Грэм Свифт — один из наиболее знаковых британских писателей нашего времени. Еще в 1983 году его роман «Земля воды» попал в шорт-лист престижной Букеровской премиинаряду с работами таких мастеров прозы, как Малькольм Брэдбери и Салман Рушди. Правда, тогда высокая награда досталась будущему нобелиату Дж. М. Кутзее. Но Свифт все-таки стал лауреатом Букера в 1996 году — за роман «Последние распоряжения».Мы поговорили с писателем о его любимых русских авторах, творческих кризисах и о том, что могло бы произойти, если бы он получил Букер в 1983 году.

В одном из своих интервью вы сказали: «Я мог бы стать врачом, но если вы врач, это ваша специальность по жизни, и она определяет вас. Одна из привлекательных сторон писательства — это то, что ты никогда не будешь специалистом». Было довольно популярное определение писателя в советской литературе «как инженера человеческих душ». Какое определение данной профессии могли бы дать вы?

Эти мысли я высказывал довольно давно. Не думаю, что я произнес именно слово «врач», а скорее «-олог», как «психолог», «онколог» и тому подобное. Я сказал, что должен был стать «-ологом». Но суть моего ответа остается той же. Как автор художественной прозы вы никогда не будете специалистом, объектом вашего исследования будет вся жизнь или же малая ее часть. Например, вы потратите уйму времени на то, чтобы написать о враче, персонаже одного из ваших рассказов, а затем перейдете к другому герою, у которого принципиально иная жизнь. Создание других «миров», сильно отличающихся от вашего собственного, — это одно из великих приключений писательства, и оно не имеет ничего общего с «-ологией».

Первый раз вы попали в шорт-лист британского Букера в 1983 году. Если бы вы стали лауреатом этой престижной награды в то время, как бы это отразилось на вашей литературной карьере?

Многие критики и коллеги по цеху полагали, что именно «Земля воды» должна была получить Букер в 1983 году. Но я искренне рад тому, что судьба распорядилась иначе: я стал лауреатом позже, в 1996 году, взяв премию за роман «Последние распоряжения». Если бы я выиграл тогда, это событие просто выбило меня из колеи. В любом случае, «Земля воды» был успешным романом и без Букера. Я все-таки был куда более подготовлен к победе (а также к тому, чтобы наслаждаться победой) в 1996 году.

Нон-фикшн книга «Создавая слона» («Making an Elephant») была опубликована в 2009 году. Что для вас труднее: писать художественную прозу или же все-таки нон-фикшн? И почему?

Художественную прозу создавать куда сложнее (и выгоднее во всех смыслах этого слова), чем документальную литературу, по довольно простой и очевидной логике. С нон-фикшеном ваш материал уже здесь — вот он лежит, бери — не хочу, с художественными произведениями все иначе — вы вынуждены его искать. Большинство людей полагает, что фикшн пишется по той же схеме: это обработка чего-то, чем писатель уже обладает, будь то его собственный жизненный опыт или же результат какого-нибудь «исследования». Огромное число художественных произведений написано как раз по такой схеме. Но я работаю иначе. Я хочу начать с нуля и создавать то, чего раньше не было. Некоторые возразят, что это невозможно. Но когда подобное все-таки происходит, то оно подобно магии. И это стоит ваших сил и времени.

Переживали ли вы серьезные творческие кризисы? И если «да», то как справлялись с ними?

Я не в восторге от слова «кризис», оно звучит крайне гнетуще. У меня были писательские «пробелы» или «перерывы», и я полагаю, что они стали частью моего творческого процесса. Хорошие мощные идеи и приступы подлинного вдохновения не приходят так уж часто. Вы вынуждены учиться жить с подобными перерывами, стараться расслабиться и принять их, поскольку это не вопрос силы воли или какого-то осознанного контроля. Вы вынуждены учиться отвергать идеи, которые недостаточно хороши, не искушаться ими и набираться терпения. Писательство — это еще и искусство ожидания.

Не могли бы тогда описать ваш типичный рабочий день?

Я рано встаю и рано начинаю. Утро, довольно часто это раннее утро, когда ничто не отвлекает, — это лучшее время. К ланчу я обычно дописываю свою «дневную норму». И речь не идет о количестве написанного. Для меня это так не работает. Я не ставлю конкретных целей и не подсчитываю количество знаков. Довольно часто я ничего не пишу, и тогда я нахожусь в режиме «ожидания». Писательство — это в любом случае не только слова, перенесенные на бумагу. Речь идет об особенном состоянии ума, которое и проводит тебя к словам: когда воображение буквально вспыхивает. Это состояние сильно контрастирует с периодами ожидания, и оно может нахлынуть очень быстро и, так сказать, в довольно концентрированном виде. Самые главные составляющие своего последнего романа, «Материнского воскресенья», пришли мне в голову как раз ранним утром всего за пару мгновений. Почему это было именно то утро и никакое другое — я без понятия.

Какие темы для вас являются запретными?

Я не желаю быть инженером человеческих душ: ни в жизни, ни в литературе. Это мое табу.

Вы коренной лондонец. По вашему мнению, какие современные романы о столице Британии лучше всего отображают ее суть?

Здесь сложно уйти от Диккенса. Он и Лондон неотделимы друг от друга. «Двадцать тысяч улиц под небесами» Патрика Гамильтона — это, безусловно, великая трилогия о британской столице. Она была написана как раз между двумя мировыми войнами. Из совсем-совсем современных авторов стоит отметить книги Моники Али, Мартина Эмиса, Яна Синклера и Зэди Смит. Все они написали чудеснейшую прозу о Лондоне.

Среди ваших друзей такие замечательные авторы, как Кадзуо Исигуро и Салман Рушди. Какой роман каждого из них вы выделяете больше других?

Они мои друзья и собратья по цеху, так что я поддерживаю их. Есть ли у меня любимые книги из тех, что написали они? Возможно, но пусть эта информация будет достоянием нас троих.

Кто самый недооцененный британский писатель XX века, по вашему мнению?

Такие авторы есть, и их довольно много. Недооценка — это профессиональный риск, на который должен идти писатель. Я прочел и знаю множество недооцененных авторов, назвать какое-нибудь одно имя довольно сложно. Оценка — понятие относительное, ведь всегда будет кто-то, кого знают больше или меньше, чем вас самих. Да и что это вообще такое? Рецензии и продажи? Здесь мы возвращаемся к первому вопросу, который вы задали мне в самом начале нашего интервью. Лучшая форма признания — это когда вы получаете письмо от читателя, который пишет, что ваша книга изменила его жизнь.

И последний вопрос. Кто ваш самый любимый русский писатель?

Разумеется, Россия обладает одной из величайших литературных традиций, а, возможно, величайшей, если речь идет о художественной прозе. Чтение произведений Исаака Бабелябыло крайне важным для меня, когда я делал первые шаги на литературном поприще. Я написал об этом в моей книге «Создавая слона» («Making an Elephant»). Если все-таки выбирать какого-то одного автора художественной прозы, уточню, русского или не русского, на которого я «равняюсь» и к творчеству которого постоянно возвращаюсь, я полагаю, что это Чехов. Я имею в виду его рассказы и повести. Меня никогда не привлекали его пьесы, хотя их больше знают (и больше ценят!) в моей стране. Его проза — это одно из величайших достояний человечества.

И теперь я понимаю, что круг замкнулся. Можно сказать, я споткнулся. Ведь Чехов, как вы знаете, был врачом.

Беседовал Павел Соколов